К тому-же мне уже давно хотелось пообщаться с чудо́вой наследницей, так скать, первой очереди, к которой я ещё с Севастополя проникся тёплыми чуйствами, когда еёная маманя Ленусик привезла к нам на море в белый город погостить милую непосредственную оч.умненькую дочурку, решительно и смело нарвавшую на центральной клумбе Приморского бульвара, что возле памятника Утопшим кораблям, цветов для моей жены Гали...
К тому-же родственники достраивали домик и я рассчитывал принять деятельное участие как в его отделке в роли спеца широкого профиля с большим опытом работы, так и весной в каторжных работах на огороде раскинувшемся вширь на немыслимые двадцать соток.
Однако с той счастливой поры много воды утекло, что-то в этой жизни изменилось и совсем не к лучшему и вот мы как внезапные гости были встречены …в штыки, нам были как в гестапо в категоричной форме заданы неудобные вопросы, а затем нас под обличительно-обвинительное настроение хозяйки заклеймили во всём чём можно и нельзя.
Вначале был задан вопрос мне, как главной причине негодования: зачем я привёз так много сумарей с продуктами питания и ваще – на кой здесь возник, уж не с целью-ли скомпрометировать нас - законопослушных хозяв, полностью разделяющих более (чем странный) выбор народа и так неумно не критикующих зверства кремлёвской секты Уничтожения Украины: «Если они (эти ушлые конкретные ребята-эсэсовцы) за тебя взялись, то не оставят в покое, будут преследовать и плющить по полной программе до потери пульса. И нас ты подставишь под монастырь как пособников тебя - беглого подсудимо-обвиняемого в измене родины ничтожного уголовного элемента…»
Далее наступила очередь в весьма сочных, более чем откровенных (даже чуток грязных) выражениях унизить моего двоюродного брата - папу Серёжу (в свою очередь взаимно и демонстративно забывшего о бедственном положении и нищенском существовании своей единственной «любимой» дочери, не оказывающего ей, мучающейся с тяжело больным сыном никакой материальной помощи и не поздравившей её ни с чем и никогда).
Нам, оторопевшим от «тёплого» приёма наивным благодушно настроенным пенсионерам из Свердловщины было красноречиво напомнено как такой-то - разтакой-то папашка частенько прикладывался тяжёлой рукою к телу мамани Ленусика, сбежавшей в синяках и ушибах от мужа-агрессора к далёким родственникам в далёкий-же город Клин и оттуда общающейся с единственной «любимой» дочерью только по видеоконференц-связи, ни разу не приехав погостить и обнять дочь.
Вобщем пышная статная красавица Катю́шка встретила нас в штыки как… покусившихся на её свободу разбойников, нагрянувших нежданно-негаданно нищебродов которым как-бы от неё что-то было надо.
Сколько претензий и откровенных не завуалированных вопросов она нам непринуждённо бросила не стесняясь прямо в лицо!
Сестра, многократно помогавшая бедной родственнице финансово, выслушав всё это возмутительное безобразие, даже заплакала от обиды и сбежала из-за праздничного стола, а её муж Володя бросился утешать жену, ласково величая её «черезчур доброй матерью Терезой».
А я поначалу совсем растерялся, ввиду жесткача́ происходящего здесь и сейчас, не зная что нам, как оказалось, совсем нежданным и ваще нежеланным гостям, здесь делать и на что располагхать?
Мы не выставляли хозяевам никаких ультиматумов, мы просто по доброму по свойски прибыли в гости ко всеми нами любимой Кате́ньке разузнать что, да как, бо по телефону (который как нам казалось наверняка прослушивался) обсуждать тему было низзя.
Мне, если честно, оч. захотелось от стыда провалиться сквозь землю и побыстрее убыть восвояси, забыв всё как дурной сон.
Однако ежели бы дело было в городе, в гостях у кого нибудь, то я ушёл-бы сразу опосля сказанного, даже без сатисфакции.
Вот только мы были не в городе, а где-то в глухой пермской деревне посреди не менее глухой тёмной морозной ночи и потому уйдти в никуда под сильным шафэ было не резон, решили - уедем как проснёмся, то-есть ближе к обеду.
Единственное на что я отважился, так это заявить, мол ты, дорогая родственница забыла, что всё ещё, не смотря ни на что - наша любимая наследница, причём первой очереди и негоже с нами, потенциальными кредиторами и благодетелями так неприлично поступать в смысле: бросать незаслуженно обидные слова нам в лицо.
На что чаривница презрительно обозвала нас «дра́ными рокфеллера́ми», добавив «а что можете мне завещать вы, (по еёному разумению) - стопудовые нищеброды»?
Добавила для кучи дежурную претензию к папе Серёже: «Какой он мне нахер отец, залез на мою мать, засадил, поёрзал туда-сюда и в результате появилась я. Вот и всё его участие в моей судьбе“.
Я ей намекнул: жди и твоё время придёт, после нашего ухода ты узнаешь какие мы «рокфеллера́»
Жди когда снега метут
Жди когда жара
Жди когда других не ждут
Позабыв вчера...
Муж некогда милой непосредственной смелой оч. умненькой девочки, автомеханик и мастер-золотые руки, простой деревенский парень Ваня, как выяснилось по ходу пьесы, совсем не хочет ехать на войну и калечиться там за какие-то двести тыщ целковых, давно мечтает ретироваться из русо-фашистского рая как можно быстрее в маму Америку где плодотворно трудится евоный друг, который подыскал ему место в мастерской в зовёт к себе.
Может быть там помогут его больному ребёнку справиться с недугом. Может быть потом он перетащит туда и свою жену.
Вобщем спасибо Катю́шке которая «надоумила» меня всё-же пройти до конца судебное приключение, услышать вердикт и уже потом в спокойной вдумчивой обстановке принимать единственно правильное решения, что я и сделал.